Новые тексты 2025
Часть 3

(1)После своего исторического полёта Юрий Гагарин стал нарасхват. (2)Его хотели видеть все страны и все народы, короли и президенты, люди военных и штатских профессий, самые прославленные и безвестные. (3)И Гагарин охотно встречался со всеми желающими. (4)Но охотнее всего шёл он к курсантам лётных училищ, как бы возвращался в собственную юность, в её лучшую, золотую пору.

(5)Как-то раз, когда официальная встреча уже закончилась и дружеский разговор перекочевал из торжественного зала в чахлый садик лётной школы, один из курсантов спросил, заикаясь от волнения:

‒ Товарищ майор… о чём вы думали… тогда?

‒ (6)Когда «тогда»? ‒ спросил с улыбкой Гагарин и по тому, как дружно грохнули окружающие, понял, что задавшему вопрос курсанту в привычку вызывать смех.

‒ (7)Ну, в общем… я что хотел спросить… когда вы по дорожке шли?

(8)Курсанты снова грохнули, но Гагарин остался подчёркнуто серьёзен, и смех сразу погас.

‒ (9)Вы имеете в виду Внуковский аэродром? (10)Рапорт Правительству?

‒ (11)Во… во!.. ‒ обрадовался курсант, достал из кармана мятый носовой платочек и вытер вспотевший лоб.

(12)Теперь уже все были серьёзны, и не по добровольному принуждению, а потому, что наивный вопрос курсанта затронул что-то важное в молодых душах. (13)Гагарин шёл через аэродром на глазах всего мира, и это было для них кульминацией жизни героя, сказочным триумфом, так редко, увы, выпадающим на долю смертного. (14)О чём же думал герой в это высшее мгновение своей жизни?

(15)И Гагарин с обычной чуткостью уловил настроение окружающих, значительность их ожидания. (16)Конечно же, ребята мечтают о подвигах, о невероятных полётах, о славе и ждут чего-то высокого и одухотворённого. (17)Герой должен был думать о планетарном, вселенском, вечном. (18)Они хотят получить сейчас и Небо, и Звёзды, и Человечество, и Эпоху, и все Высшие ценности…

(19)Но Гагарин молчал, и пауза угрожающе затянулась. (20)Он был сейчас очень далеко отсюда, от этого чахлого садика, тёплого вечера, юношеских доверчивых лиц, в другом времени и пространстве.

…(21)В тот раз в одиночке сурдокамеры держали не так уж долго, но он чувствовал себя на редкость плохо: болела и кружилась голова, мутило, тело казалось чужим, а ноги – ватными. (22)Может, что-то там испортилось, нарушилась подача воздуха? (23)Но Королёв спрашивает испытуемых о самочувствии, и все как один молодцевато отвечают: «Отлично!» ‒ «(24)К выполнению задания готовы?» ‒ «(25)Так точно!» (26)Неужели одному ему так не повезло? «(27)Как самочувствие, товарищ Гагарин?» ‒ «(28)Отличное… ‒ (29)Нет, он не может врать Королёву и без запинки добавляет: Хотя и не очень». ‒ «(30)К выполнению задания готовы?» ‒ «(31)Сделаю, что могу, но лучше бы в другой раз». (32)И в результате ‒ высшая оценка. (33)То было, оказывается, испытание на честность. (34)Им специально создали тяжёлые условия в камерах. (35)Но ведь нельзя считать, что ты сдал испытания на честность раз и навсегда. (36)Всю жизнь человек сдаёт эти испытания и в большом, и в малом.

‒ (37)Видишь ли, дружок, ‒ сказал Гагарин курсанту, ‒ у меня тогда развязался шнурок на ботинке. (38)И я об одном думал, как бы на него не наступить. (39)Не то, представляешь, какой позор: в космос слетал, а тут на ровном месте растянулся…

…(40)Ночью курсант никак не мог уснуть. (41)Он ворочался на койке, вздыхал, крякал, что-то бормотал, тысячи раз повторял в воображении подвиг Гагарина и твёрдо знал: если его пошлют в космос, он не оплошает. (42)Не дрогнет. (43)Разве что побледнеет. (44)И даже песню споёт в космосе, если надо, хотя ему медведь на ухо наступил. (45)Но когда он пытался представить себя в средоточии мирового внимания, душа в нём сворачивалась, как прокисшее молоко. (46)Он видел себя на космодроме, видел в космическом корабле, но не видел на красной тропочке славы, по которой легко, уверенно, сосредоточенно и радостно прошагал Гагарин. (47)Ведь чтобы идти так на глазах всего света, надо что-то большое нести в себе. (48)А он, курсант, постоянно думал о всякой чепухе: о девушках, футболе, кинофильмах, мелких происшествиях окружающей жизни, несданных зачётах… (49)Такому пустому, нулевому человеку нечего делать в скрещении мировых лучей. (50)И, следуя обратным ходом, он начинал сомневаться в своих возможностях совершить подвиг. (51)А если не будет подвига, то зачем тогда жить?

(52)Гагарин вернул ему веру в себя. (53)Впервые за много дней курсант засыпа́л счастливым.

(По Ю.М. Нагибину*)

* Юрий Маркович Нагибин (1920‒1994) – советский и российский писатель, журналист, сценарист.

(1)С Маринкой мы познакомились незадолго до войны в подъезде нашего дома в Ленинграде. (2)Она была очень красивая: черноволосая, курчавая, большеглазая, ещё немножко, и можно было бы сказать про неё: вылитая кукла. (3)Но от полного сходства с фарфоровой куклой её спасали живые глаза и живой, неподдельный, играющий на щеках румянец. (4)Про такие лица обычно говорят «кровь с молоком».

(5)Война помогла нам познакомиться ближе. (6)Осенью, когда начались бомбёжки, в моей квартире открылось что-то вроде филиала бомбоубежища. (7)Я жил на первом этаже, и по вечерам у меня стали собираться дети с родителями.
(8)Тут мы и закрепили наше знакомство с Маринкой. (9)Я узнал, что ей шесть лет, что живёт она с мамой и бабушкой, что папа её на войне, что у неё шесть кукол и один мишка, что шоколад она предпочитает другим лакомствам…

(10)Правда, всё это я узнал не сразу и не всё от самой Маринки, а больше от её бабушки, которая души не чаяла в единственной внучке. (11)Между прочим, от бабушки я узнал, что Маринка ещё и артистка: поёт и танцует.
(12)Я попросил девочку спеть. (13)Она отвернулась и замотала головой.

– (14)Ну, если не хочешь петь, может быть, спляшешь?

(15)Нет, и плясать не хочет.

– (16)Ну, пожалуйста, – сказал я. – (17)Ну, чего ты боишься?

– (18)Я не боюсь, я стесняюсь, – сказала она.

(19)Было это в августе или сентябре 1941 года.

(20)Потом обстоятельства нас разлучили, и следующая наша встреча с Маринкой произошла уже в январе 1942 года.
(21)Много перемен произошло за это время. (22)Город превратился в передовую линию фронта, смерть стала здесь явлением обычным. (23)Полярная ночь и полярная стужа стояли в ленинградских квартирах. (24)Сквозь заколоченные фанерой окна не проникал дневной свет, но ветер и мороз оказались ловчее, они всегда находили для себя лазейки. (25)На подоконниках лежал снег, он не таял даже в те часы, когда в комнате удавалось затопить «буржуйку».

(26)Маринка уже два месяца лежала в постели.

(27)Сгорбленная старушка, в которой я с трудом узнал Маринкину бабушку, трясущимися руками схватила меня за руку, заплакала, потащила в угол, где на огромной кровати, под грудой одеял теплилась маленькая Маринкина жизнь.
– (28)Мариночка, ты посмотри, кто пришёл к нам. (29)Деточка, ты открой глазки, посмотри…

(30)Маринка открыла глаза, узнала меня, хотела улыбнуться, но не вышло: не хватило силёнок.

(31)Я сел у её изголовья. (32)Говорить я не мог. (33)Я смотрел на её смертельно бледное личико, на тоненькие, как ветки, ручки, лежавшие поверх одеяла, на заострившийся носик, на огромные ввалившиеся глаза – и не мог поверить, что это всё, что осталось от Маринки, от девочки, про которую говорили «кровь с молоком», от этой жизнерадостной, пышущей здоровьем резвушки.

(34)Казалось, ничего детского не осталось в чертах её лица.

(35)Я принёс ей жалкий и убогий гостинец ‒ кусок конопляной лепёшки. (36)Больно было смотреть, как просияла она, с каким жадным хрустом впились её зубки в каменную твердь этого лошадиного лакомства.

(37)Подобрав последние крошки и облизав бумагу, она вспомнила и обо мне:

– Бабушка, – сказала она. (38)Голос у неё был хриплый, простуженный. – (39)Правда, жалко, что, когда мы немножко больше кушали, я не сплясала дяде?

(40)Бабушка не ответила.

– (41)А теперь что, не можешь? – спросил я.

(42)Она покачала головой:
– Нет.
(43)Бабушка опустилась на стул, заплакала.

(44)Много могил мы вырубили за эту зиму в промёрзшей ленинградской земле. (45)Многих недосчитались по весне. (46)А Маринка выжила.

(47)Я видел её весной сорок второго года. (48)Во дворе на солнышке играла она с подругами… (49)Это была очень тихая игра. (50)И это были ещё не дети, а детские тени. (51)Но уже чуть-чуть румянились их бледные личики...
(52)Увидев меня, Маринка бросилась мне навстречу.

(53)Мы поговорили с ней, поделились последними новостями. (54)Оба мы по-настоящему радовались, что видим друг друга, хотя худыми и бледными, но живыми. (55)Ведь не всякому выпала эта радость.

(56)Когда мы уже простились, Маринка снова окликнула меня.

– (57)Дядя, – сказала она, смущённо улыбаясь, хотите, я вам спляшу?

– (58)Ты уже можешь плясать? – спросил я.

– (59)Да, немножко могу.

– (60)Нет, Мариночка, не надо, – сказал я. – (61)Побереги силёнки, они тебе ещё пригодятся. (62)А спляшешь ты мне знаешь когда? (63)Когда мы доживём до победы, когда разобьём фашистов.

– (64)А это скоро?

(65)Я сказал:

– Да, скоро.

(66)И, сказав это, я почувствовал, что беру на себя очень большое обязательство. (67)Это была уже не игра, это была присяга.

(По Л. Пантелееву*)

* Леонид Пантелеев (настоящее имя – Алексей Иванович Еремеев; 1908‒1987) – известный советский писатель.

(1)Тридцать два года учительствовала в селе Ксения Андреевна. (2)Много людей прошло за тридцать два года через её класс. (3)Строгим, но справедливым человеком прослыла она.

(4)Никто никогда не видел, чтобы учительница заторопилась, поспешила. (5)Не заспешила Ксения Андреевна и в этот раз. (6)Как только послышалась трескотня мотоциклетных моторов, учительница строго сказала ребятам, чтобы все шли к траншее, вырытой в школьном дворе. (7)Фронт проходил совсем недалеко от села. (8)Где-то рядом громыхали бои. (9)Части Красной армии укрепились за рекой, а колхозники собрали партизанский отряд и ушли в лес.

(10)Школьники носили им туда еду, рассказывали, где и когда были замечены немцы.

(11)Ребята ещё не успели спрятаться, как на школьный двор забежали три запылённых немца. (12)Они бросились к школьникам и нацелили на них свои автоматы.

(13)Ксения Андреевна шагнула вперёд и прикрыла собой ребят.

– (14)Что вы хотите? – спросила учительница и строго посмотрела в глаза немцу. (15)Её спокойный взгляд смутил фашиста.

– (16)Кто такое ви? (17)Отвечать сию минуту! (18)Я  говорить по-русски.

– (19)Я понимаю и по-немецки, – тихо отвечала учительница, – но говорить мне с вами не о чем. (20)Это мои ученики. (21)Вы можете опустить ваш автомат.

(22)Ребят вместе с Ксенией Андреевной втолкнули в класс.

– (23)Сидеть на место! – крикнул начальник.

(24)Но бледные ребята стояли и смотрели на учительницу.

– (25)Садитесь, ребята, – негромким голосом сказала Ксения Андреевна, как будто начинался очередной урок.

– (26)Теперь каждый меня будет слушать! – рявкнул начальник.

(27)И, коверкая слова, фашист стал говорить ребятам о том, что в лесу скрываются партизаны, и он это прекрасно знает, и ребята тоже это прекрасно знают. (28)И теперь ребята должны сказать начальнику, где они спрятались. (29)Если ребята скажут, всё будет хорошо. (30)Если ребята не скажут, всё будет очень плохо.

– (31)Теперь я буду слушать каждый! – закончил свою речь немец.

(32)Ребята сидели не шелохнувшись.

– (33)Может быть, вы всё-таки подумаете и сами скажете мне всё, что надо? – тихо спросил начальник по-немецки у учительницы, вплотную подойдя к ней. – (34)Дети не поймут, говорите по-немецки.

– (35)Я никогда не была там и не знаю, где это.

(36)Фашист, схватив Ксению Андреевну за плечи, грубо потряс её:

– Кто такое! – закричал немец. – (37)Если никто мне не сказать, что я просил, я буду стрелять сперва вашу упрямую учительницу. (38)А потом – всякий, кто не скажет. (39)Я начинал считать! (40)Раз!…

(41)Он схватил Ксению Андреевну за руку и рванул её к стене класса. (42)Класс загудел. (43)Вдруг на задней парте поднялся Костя Рожков и поднял руку:

– Она правда не знает!

– (44)А кто знай?

– (45)Я знаю… – громко и отчётливо сказал Костя.

– (46)Рожков, зачем ты говоришь неправду? – проговорила Ксения Андреевна.

– (47)Я правду говорю, – сказал Костя и посмотрел в глаза учительнице.

– (48)Костя… – начала Ксения Андреевна. (49)Но Рожков перебил её:

– Ксения Андреевна, я сам знаю…

(50)Учительница стояла, отвернувшись от него, уронив белую голову на грудь. (51)Костя вышел к доске, поднял руку с мелком.

– (52)Вот, глядите сюда, – зашептал он, – я покажу.

(53)Немец подошёл к нему и наклонился, чтобы лучше рассмотреть, что показывает мальчик. (54)И вдруг Костя обеими руками изо всех сил ударил чёрную гладь доски. (55)Доска резко повернулась в своей раме, взвизгнула
и с размаху ударила фашиста по лицу. (56)Он отлетел в сторону, а Костя, прыгнув через раму, мигом скрылся за доской, как за щитом. (57)Фашист, схватившись за разбитое лицо, без толку палил в доску.

(58)Напрасно… (59)За классной доской было окно, выходившее к обрыву над рекой. (60)Костя, не задумываясь, прыгнул в открытое окно, бросился с обрыва в реку и поплыл к другому берегу.

(61)В это время, заслышав пальбу на селе, из леса выскочили партизаны.

(62)Прошло не более пятнадцати минут, и в класс, куда снова ввалились взволнованные ребята, партизаны привели троих обезоруженных немцев.

(63)В класс вошла учительница. (64)Она ходила на берег узнать, благополучно ли доплыл Костя Рожков. (65)Немцы, сидевшие за передней партой, с удивлением посмотрели на вскочившего командира.

– (66)Встать! – закричал на них командир. – (67)У нас в классе полагается вставать, когда учительница входит. (68)Не тому вас, видно, учили!

(69)И два фашиста послушно поднялись.

(70)Ксения Андреевна заняла своё место за столом, у которого она выучила за тридцать два года много хороших людей. (71)А сейчас перед столом Ксении Андреевны, рядом с классной доской, пробитой пулями, мялся длиннорукий рыжеусый верзила, нервно оправлял куртку, мычал что-то и прятал глаза от строгого взгляда старой учительницы.

– (72)Стойте как следует, – сказала Ксения Андреевна, – что вы ёрзаете? (73)Теперь потрудитесь отвечать на мои вопросы.

(74)И долговязый фашист, оробев, вытянулся перед учительницей.

 (По Л.А. Кассилю*)

* Лев Абрамович Кассиль (1905‒1970) ‒ советский писатель и сценарист.

(1)Я достал учебник по арифметике, но не успел раскрыть его, как кто-то позвонил в дверь.

(2)На пороге стоял высокий незнакомый мужчина.

‒ (3)Здесь живёт Нина Васильевна? ‒ спросил он.

‒ (4)Здесь, ‒ ответил я. ‒ (5)Только мамы нет дома.

‒ (6)Разреши подождать? (7)Сухов, товарищ твоей мамы.

(8)Он прошёл в комнату, сильно припадая на правую ногу.

‒ (9)Жалко, Нины нет, ‒ сказал Сухов. ‒ (10)Как она выглядит? (11)Всё такая же?

(12)Мне было непривычно, что чужой человек называл маму Ниной и спрашивал, такая же она или нет.
(13)Мы помолчали.

‒ (14)А я ей фотокарточку привёз. ‒ (15)Сухов полез в карман.

(16)На фотографии стояла девушка в военной форме: в солдатских сапогах, в гимнастёрке и юбке, но без оружия.

‒ (17)Старший сержант медицинской службы. (18)Не приходилось встречаться?

‒ (19)Нет. (20)Первый раз вижу.

‒ (21)Вот как? ‒ удивился Сухов. ‒ (22)А это, брат ты мой, непростой человек. (23)Если бы не она, не сидеть бы мне сейчас с тобой…

(24)И Сухов начал рассказывать.

‒ (25)Это было на войне. (26)Тяжело раненного, меня вытащили с поля боя и в автобусе повезли в госпиталь. (27)А тут враг стал бомбить дорогу. (28)Когда фашистские самолёты улетели, в автобус влезла вот эта самая девушка, ‒ Сухов показал на фотографию, ‒ и сказала: «Товарищи, выходи́те из машины».

(29)Все раненые поднялись на ноги и стали выходить, помогая друг другу, торопясь, потому что где-то недалеко уже слышен был рокот возвращающихся бомбардировщиков. (30)Один я остался лежать на нижней подвесной койке.
«(31)А вы что лежите? (32)Вставайте сейчас же! ‒ сказала она. ‒ (33)Слышите, вражеские бомбардировщики возвращаются!»

«(34)Я тяжело ранен и не могу встать, ‒ ответил я. ‒ (35)Идите-ка вы сами побыстрее отсюда».

(36)И тут снова началась бомбёжка. (37)Взрывной волной автобус опрокинуло набок, а меня чем-то тяжёлым ударило по плечу. (38)В ту же секунду дикий вой падающих бомб и разрывы прекратились.

«(39)Вам очень больно?» ‒ услыхал я и открыл глаза.

(40)Передо мной на корточках сидела девушка. (41)Она вытащила меня из машины и положила на траву. (42)Встала и посмотрела вокруг.

«(43)Никого, ‒ сказала она, затем легла рядом, лицом вниз. ‒ (44)Теперь попробуйте повернуться на бок».

(45)Я повернулся, и моя спина плотно легла на её спину. (46)Мне казалось, что она не сможет даже тронуться с места, но девушка медленно поползла вперёд, неся на себе меня.

(47)В это время из-за леса вынырнул самолёт, пролетел над нами и дал очередь.

«(48)Бегите! ‒ крикнул я. ‒ (49)Он сейчас развернётся».

(50)Самолёт снова шёл на нас. (51)Девушка уткнулась лицом в землю. (52)Потом приподняла голову, но я сказал: «Не шевелитесь, пусть думает, что он нас убил».

(53)Фашист развернулся на одно крыло, дал ещё одну очередь, снова промазал и улетел.

(54)Потом девушка потащила меня дальше. (55)Мы ползли десять часов.

‒ (56)Вот, брат, какие бывают девушки, ‒ сказал Сухов. ‒ (57)Один раненый сфотографировал её для меня на память.

(58)И мы разъехались. (59)Я ‒ в тыл, она ‒ обратно на фронт.

(60)Я взял фотографию и стал смотреть. (61)И вдруг узнал в этой хрупкой девушке свою маму: мамины глаза, мамин нос. (62)Только она была совсем девчонкой.

‒ (63)Это мама? ‒ спросил я. ‒ (64)Это моя мама спасла вас?

‒ (65)Твоя мама, ‒ ответил Сухов.

(66)Тут вернулся папа.

‒ (67)А маму ждёт фронтовой товарищ, ‒ сказал я.

(68)Папа прошёл в комнату. (69)Сухов поднялся ему навстречу. (70)Они пожали друг другу руки. (71)Сели, помолчали.

(72)Сухов скоро поднялся и ушёл, пообещав зайти в другой раз.

(73)После этого я взял со стола мамину фотографию, которую оставил Сухов, и стал на неё смотреть.

‒ (74)Что у тебя за фотография? ‒ спросил папа. ‒ (75)Да ведь это мама!

‒ (76)Вот именно, мама. (77)Это Сухов оставил. (78)Мама его из-под бомбёжки вытащила.

‒ (79)Сухова? (80)Наша мама? ‒ папа пожал плечами. ‒ (81)Но ведь он в два раза выше мамы и в три раза тяжелее.

(82)И я повторил папе историю этой маминой фотографии.

‒ (83)Да, Юрка, замечательная у нас мама!

(По В.К. Железникову*)

* Владимир Карпович Железников (1925‒2015) – советский и российский детский писатель, кинодраматург.