Занятие 1

(1)Мне нужно было попасть на утиное озеро к рассвету, и я вышел из дому ночью, чтобы до утра быть на месте. (2)Воздух был тёпел и чист; мерцали блестящие звёзды; пахло свежим сеном и горьковатой свежестью ночных лугов; за полями, за рекой, за лесными далями слабо полыхали зарницы.

(3)Я шёл уже часа полтора, а до озера было ещё далеко. (4)Я почти жалел уже, что ушёл ночью из дома, и думал, не присесть ли под деревом, не подождать ли рассвета, как вдруг до меня донёсся тонкий дрожащий звук, похожий на песню. (5)Я остановился, прислушался... (6)Да, это была песня! (7)Слов нельзя было разобрать, но я обрадовался этому голосу и на всякий случай пошёл быстрее. (8)Песня не приближалась и не удалялась, а всё так же тянулась тонкой запутанной нитью.

(9)Вскоре, миновав осиновый подлесок, внизу, в небольшом распадке, окружённом со всех сторон густым лесом, я увидел костёр. (10)Возле него, подперев рукой голову, лежал человек, смотрел на небо и негромко пел.
(11)Спускаясь вниз, я споткнулся и громко затрещал валежником. (12)Человек у костра замолчал, живо повернулся, вскочил и стал вглядываться в мою сторону, загораживаясь ладонью от костра.

— (13)Кто тут? — вполголоса испуганно спросил он.

— (14)Охотник, — ответил я, подходя к костру. — (15)Я шёл на песню...

(16)Человек, на чью песню я так спешил, оказался парнем лет шестнадцати. (17)Он был некрасив, с худой кадыкастой шеей и большими оттопыренными ушами. (18)Рядом сидел мальчик лет восьми.

— (19)Семён у нас всякую музыку сочиняет, — охотно сказал мальчик. — (20)У нас в школе даже играл и в клубе...

(21)Семён кинул на меня быстрый испытующий взгляд и нехотя признался:

— Вообще-то, конечно, любитель я этого дела.

— (22)Ему батя баян купил, — опять не вытерпел мальчик. — (23)3наете, как он на баяне играет! (24)Он что хотите вам сыграет!

— (25)Это верно! — подтвердил Семён и вздохнул. — (26)Верно, играю. (27)А только у меня мечта есть, такая мечта! (28)Я как играю? (29)Я вот беру в клубе сборники для баяна. (30)Ну, сыграю и вижу: не то! (31)Возьмёшь аккорд, вроде и хорошо, но ежели прикинуть на тонкий слух, то чистоты настоящей и вкуса нету. (32)Нету истинной чистоты! (33)А песня, особо ежели долгая, должна свой запах иметь, как вот река или лес. (34)Схватит меня за сердце, не могу я, ну совсем не могу — и начинаю по-своему перекладывать...

(35)Он вдруг подозрительно вгляделся в меня, стараясь угадать, не смеюсь ли я над ним. (36)И, успокоенный, продолжал, часто моргая, шевеля пальцами тёмных рук:

— У меня мечта есть... (37)Сочинить одну вещь, чтобы вот такую ночь изобразить. (38)Лежу я ночью у костра, и вот у меня в ушах так и играет, так и мерещится. (39)А сочинил бы я так: сперва чтобы скрипки вступили тонко-тонко. (40)И это была бы вроде как тишина. (41)А потом ещё и скрипки тянут, а уже заиграет английский рожок, таким звуком — хрипловатым. (42)3аиграет он такую мелодию, что вот закрой глаза и лети над землёй куда хочешь, а под тобой все озёра, реки, города, и везде тихо, темно. (43)Рожок играет, а виолончели ему другой голос подают, поют они на низких струнах, словно сосны гудят, а скрипки всё своё тянут и тянут тихонько. (44)Тут и другие инструменты вступают и все вместе играют громче и громче... (45)И заиграет весь оркестр необыкновенную музыку! (46)Главное, чтоб там инструменты были, которые звенят, как колокольцы. (47)Ну, а после надо понемногу инструменты убирать, и будет всё тише и тише, и окончат опять же одни скрипки, долго будут тянуть, пока совсем не замрут...

(48)Семён смотрел в темноту, моргал, облизывал пересохшие губы.

— (49)А ещё, — продолжал он, — надо будет колокол добавить, чтобы он звонил равномерно. (50)Только потихоньку.
(51)А как луна из-за леса выходит, ведь это можно изобразить?.. (52)Я вот рассказать вам не могу про ночь и всё такое, ну звёзды там или туман над рекой. (53)А в музыке я всё могу, сердце щемит у меня, лягу спать — не сплю, а засну — часто такая музыка играет! (54) Проснусь— всё хочу вспомнить и не могу... (55) Учиться надо, это уж обязательно!
(56) Семён замолчал, смущённо улыбнулся и стал поправлять костёр.

(57) Мне пора было идти. (58)Я с сожалением попрощался с ребятами.

(59)Я успел уже порядочно отойти — взобрался на гриву, отыскал тропу и зашагал к озеру, когда меня опять настигла песня Семёна. (60)И снова не разобрать было слов, не уловить мелодии, но я знал теперь, что песня эта прекрасна и поэтична, потому что рождена чистым талантом, красотой мерцающих звёзд, великой тишиной и ароматом увядающего лета.

(По Ю.П. Казакову)

Юрий Павлович Казаков (1927-1982 гг.) — русский советский писатель, один из крупнейших представителей советской новеллистики.

(1)Александра Ивановна... (2)Может быть, любовь к первой учительнице, если вам на неё повезло, так же необходима и естественна, как и первая любовь вообще?

(3)Вспоминая свои чувства к Александре Ивановне, я думаю, что в моей любви к ней каким-то образом нераздельно слились два чувства — любовь к ней именно, такому человеку, каким она была, и любовь к русской литературе, которую она так умело нам раскрывала.

(4)Она почти каждый день читала нам что-нибудь из русской классики или несколько реже что-нибудь из современной литературы.

(5)Осталось в памяти чтение «Капитанской дочки» Пушкина, как минуты сладчайших переживаний. (6)Если в области духа есть чувство семейного уюта, то я его впервые испытал во время чтения этой книжки, когда в классе стояла мурлыкающая от удовольствия тишина.

(7)Недавно, читая записки Марины Цветаевой «Мой Пушкин», я вспомнил наши чтения «Капитанской дочки» и удивился несходству впечатлений. (8)Мятежную душу будущего поэта поразил в этой книге Пугачёв, он показался ей таинственным, заманчивым, прекрасным. (9)Меня же, как сейчас помню, больше всего поражал и радовал в этой книге Савельич. (10)Не только меня, я уверен, и весь класс. (11)Как? — могут удивиться некоторые ценители литературы, — тебе понравился холоп и раб Савельич? (12)Да, именно Савельич мне понравился больше всех, именно появления его я ждал с наибольшей радостью. (13)Более того, решаюсь на дерзость утверждать, что он и самому автору, Александру Сергеевичу, нравился больше всех остальных героев.

(14)Дело в том, что рабство Савельича — это только внешняя оболочка его сущности.

(15)Во время чтения «Капитанской дочки» мы это всё время чувствовали, и потому его рабская должность, если можно так сказать, нам никак не мешала. (16)Что же в нём было прекрасного, заставлявшего любить его вопреки ненавистному нам рабству и холопству?

(17)Была преданность. (18)Величайшее чувство, красоту которого Пушкин столько раз воспевал в стихах. (19)Ненасытный, видно, так голодал по этому чувству, особенно в его материнском проявлении, что, посвятив столько стихов своей няне Арине Родионовне, он решил и в прозе, уже в облике Савельича, создать ещё один образ материнской преданности.

(20)Савельич — это то чувство, которое всю жизнь Пушкин так ценил в людях. (21)И, наоборот, предательство, коварство, измена всегда заставляли его или в ужасе бежать, или корчиться с пристальным отвращением. (22)Наверное, страшнейшей казнью для поэта было бы, связав по рукам и ногам, заставить его, бессильного вмешаться, наблюдать за картиной предательства.

(23)В образе Савельича Пушкин устроил себе пир, который не всегда мог позволить себе в жизни. (24)Тут преданность выступает во всех обличиях. (25)Преданность — готовность отдать жизнь за жизнь барчука. (26)Преданность — готовность каждую вещь его беречь, как собственную жизнь и даже сильнее. (27)Преданность, творящая с робким человеком чудеса храбрости. (28)И, наконец, преданность, доходящая в своём ослеплении до того, что Савельич затевает с Пугачёвым разговор о злосчастном зипуне, когда его любимец находится на волоске от виселицы.

(29)Но Пушкину мало и этого. (30)Комендант Белогорской крепости предан царице точно так, как Савельич своему барчуку. (31)Жена коменданта, такая же ворчливая, как Савельич, сама предана до последнего часа своему мужу, как предан своему барину Савельич. (32)То же самое можно сказать о Маше и о юном Гринёве. (33)Одним словом, здесь торжество преданности.

(34)И вот эта идея преданности с неожиданной силой погружала нас в свой уют спокойствия и доверия, уют дружеского вечернего лагеря перед последним утренним сражением.

(35)Мы ведь тоже преданы своему милому, ещё кудрявоволосому барчуку, чей портрет висит на стене нашего класса.

(36)Мы ещё дети, но уже, безусловно, думаем (может, именно потому, что дети) об этом грядущем последнем сражении со старым миром. (37)Пусть мы его представляем смутно, но в этом ожидании заложено то организующее, то духовное начало, без которого нет жизни.

(38)То, что мы собираемся делать завтра, делает нас сегодня такими или иными людьми.

(39)Идея преданности идее, а следовательно, и друг другу, была самым человечным сегодняшним воплощением нашего завтрашнего дела.

(40)Может быть, именно поэтому чтение «Капитанской дочки» производило тогда такое сладостное, такое неизгладимое впечатление.

(По Ф.А. Искандеру)

Фазиль Абдулович Искандер (1929-2016) — русский и абхазский писатель и поэт.

(1)Всё чаще, решившись на переезд, стал раздумывать Иван Петрович: что надо человеку, чтобы жить спокойно?

(2)Если есть у него работа, на которую он не смотрит как на каторгу, и семья, к которой его тянет, — что требуется ещё, чтобы, проснувшись ненароком ночью, не чаял он дождаться утра для желанной подвижки?

(3)Начать с достатка... (4)Достаток — да, он надобен. (5)Но достаток — это не только запас в себя, на себя и за себя, не только то, что требуется сегодня и потребуется завтра для удовлетворения живота, а также для удовлетворения самому выйти и другим нос утереть. (6)Когда бы так, до чего бы всё было просто. (7)Человек, окруживший себя целой оравой подспорья, вырабатывающего достаток, обязан иметь внутри этого достатка что-то особое, происходящее из себя, а не из одного лишь хвать-похвать, что-то причинное и контролирующее, заставляющее достаток стыдиться вопреки себе полной своей коробушки.

(8)Ну ладно, о достатке потом.

(9)Не только во имя его превосходительства брюха делается работа. (10)Сколько их, неработающих или едва работающих, набивают брюхо ничуть не хуже, сейчас это легко.

(11)Работа — это то, что остаётся после тебя. (12)Тебя нет, ты уже и сам становишься работой для других, а она долго-долго ещё будет напоминать о тебе живущим вслед за тобой. (13)Так говорят. (14)Так оно и есть, тем более, если работа твоя вливается в полезную реку. (15)Есть две реки — с полезным и бесполезным течениями, и какое из них мощней, туда и сдвигается общая жизнь. (16)Но это опять-таки в общем, в каких-то огромных, надчеловеческих понятиях, а что должен испытывать он, чуть свет выезжающий завтра за двадцать и тридцать километров, чтобы привезти за смену свои кубометры древесины? (17)Конечно, уже сам язык: километры, кубометры, древесина — вроде бы должен определять чувства, наталкивая их на рубли. (18)Но это не так. (19)Не совсем так. (20)Не рубли его подстёгивают, заставляя перегружать КрАЗ и выкраивать лишний рейс, а сама работа, берущая единым охватом сотни людей. (21)В работе он не помнит, что это километры, кубометры и рубли, он возносился над ними в какую-то иную высь, где нет никакой бухгалтерии, а есть лишь движение, ритм и празднество. (22)Там он постоянно двигается попутно, а потому двигаться легко. (23)Чему попутно, он не мог бы сказать, похоже, попутно душе, её изначальному наклону; там он весь превращается в ответ на чей-то стремительный зов, душа его выструнивается и начинает раскрыто и вольно звучать.

(24)Да, он работник, он за собой это знает, и с той высоты, на которую он взмывает в работе, жизнь видится надёжней всего.

(25)Четыре подпорки у человека в жизни: дом с семьёй, работа, люди, с кем вместе правишь праздники и будни, и земля, на которой стоит твой дом. (26)И все четыре одна важней другой. (27)Захромает какая — весь свет внаклон.
(28)Так вот, о достатке. (29)Есть достаток, и даже не маленький, а всё не живётся человеку с уверенностью ни в сегодняшнем, ни в завтрашнем дне, всё словно бы бьёт его озноб, и озирается он беспокойно по сторонам. (30)Не весь, стало быть, достаток, чего-то недостаёт.

(31)Себя, что ли, недостаёт — каким мог он быть при лучшем исходе, и эта разница между тем, чем стал человек, и тем, чем мог он быть, взыскивает с него за каждый шаг отклонения.

(32)В долгих и обрывистых раздумьях перебирая жизнь во всём её распахе и обороте, пришёл Иван Петрович к одному итогу. (33)Чтобы человеку чувствовать себя в жизни сносно, нужно быть дома. (34)Вот: дома. (35)Поперёд всего — дома, а не на постое, в себе, в своём внутреннем хозяйстве, где всё имеет определённое, издавна заведённое место и службу. (36)Затем дома — в избе, на квартире, откуда с одной стороны уходишь на работу, и с другой — в себя. (37)И дома — на родной земле.

(По В.Г. Распутину)

Валентин Григорьевич Распутин (1937-2015) — русский писатель, публицист, общественный деятель, один из наиболее значительных представителей «деревенской прозы».

(1)В лесу группа берёзок чем-то вдруг остановила меня, как будто им надо было мне о чём-то сказать. (2)И когда я остановился и стал думать, что же это было, и, разбираясь, огляделся вокруг, то увидел: белый снег в лесу везде был с синеватым оттенком, холодным и чуждым человеческой жизни, а берёзки были тоже белые, но в их белом был чуть-чуть желтоватый и даже розовый, тёплый оттенок, и вот чем остановили меня берёзки и что мне они хотели сказать:
—Не горюй, старичок, в синих снегах, — ещё будет у нас весна, и мы с тобой вместе раскроемся. (3)Приходи к нам на тягу с ружьём. (4)Придёшь?

— (5)Непременно приду! — сказал я берёзкам.

(6)И зимой в солнечный день весь наполнился радостью, как наполняется соком берёза ранней весной.

(7)Зорька нежнее щёчки младенца, и в тиши неслышно падает и тукает редко и мерно капля на балконе. (8)Из глубины встаёт и выходит восхищённый человек с приветствием пролетающей птичке: «Здравствуй, дорогая!» (9)И она ему отвечает.

(10)Она всех приветствует, но понимает приветствие птички только человек восхищённый.

(11)Среди жёлтой акации затерялось летом деревце ольхи, и теперь вдруг среди жёлтого отделялось совершенно ещё зелёными листьями. (12)Сегодня на ветру эти зелёные лиСтики в одной кучке тесно собрались и, как в кукольном театре, сидят за столом в оживлённой беседе, они вместе и пьют, и поют, и целуются, и дерутся.

(13)Вглядишься в них, и, как в театре, очень понравится, и подумаешь: а вообще сколько веселья дано людям на свете, как они хорошо живут.

(14)Радости жизни нельзя навсегда удержать у себя: радость приходит и уходит, как гость. (15)Но этот чудесный гость у хороших людей оставляет после себя благодарность, и ею создаётся, ею питается продолжение жизни...
(16)Точно, как вчера, погожий день вышел из тумана, а ночь была лунная.

(17)Погода и благодарность — родные: одна родилась в природе, другая — в душе человека. (18)И чувство гармонии в душе человека вышло из благодарности.

(19)И вот в это чудесное утро благодарю за чудесные темнеющие стручки акации с её маленькими птичками, и нагруженные подарками для белок еловые вершины, и за всякую вещь, переданную человеку от человека: за стол, за табуретку, за пузырёк с чернилами и бумагу, на которой пишу.

(20)Сегодня как после тяжёлой болезни произошло преображение мира: солнце и небо как наводнение радости. (21)И те птички серые, дождевички, в раздумье сидят на столбиках...

(22)В мыслях у людей бывают сомнения, предваряющие утверждение: человек сомневается лично, а к людям приходит уже со своим утверждением. (23)Так точно и в жизни у людей бывают постоянно несчастья, и сильные люди переносят их легко, скрывая от людей, как сомнения.

(24)Но когда после удачи приходит радость, то кажется всегда, что эта радость нашлась не только для себя, а годится для всех. (25)И радостный, счастливый человек бьёт в барабан.

(26)Так, сомнения, неудачи, несчастья, уродства — всё это переносится лично, скрывается и отмирает. (27)А утверждения, находки, удачи, победы, красота, рождение человека — это всё сбегается, как ручьи, и образует силу жизнеутверждения.

(28)Когда я открыл в себе способность писать, я так обрадовался этому, что потом долго был убеждён, будто нашёл для каждого несчастного одинокого человека радостный выход в люди, в свет. (29)Это открытие и легло в основу жизнеутверждения, которому посвящены все мои сочинения.

(По М.М. Пришвину)

Михаил Михайлович Пришвин (1873-1954) — русский писатель, прозаик, публицист.